Впервые опубликовано в приложении к «Независимой газете» — EX Libris.

Александр Рязанцев

Свету сбежавшему вопреки

Михаил Гундарин умеет работать в разных жанрах, будь то короткие, но вдумчивые рецензии на книги, фильмы и театральные постановки или объёмные и интересные исследования жизни и творчества советских писателей — достаточно вспомнить написанные совместно с Евгением Поповым биографии Фазиля Искандера «Фазиль» (см. «НГ-EL» от 30.06.22) и Василия Шукшина «Василий Макарович» (см. репортаж здесь) или стихотворения, сборник которых недавно вышел. Заглавие несколько удивляет: книга стихов с точно таким же названием выходила в 1991 году у Евгения Рейна в «Библиотеке журнала «Огонёк». Общего в этих сборниках мало, но при желании можно найти некоторые черты: интерес не только к внутреннему миру лирического героя, но и к окружающему его контексту, ситуациям, в которое тот попадает; обращение к городской эстетике и стремление автора работать в разных техниках, сохраняя при этом изначальную авторскую интонацию.


Сборник Гундарина привлекает своей разножанровостью: здесь есть и верлибры («История с ангелом»), и сонеты («Четыре сонета»), и песни без припева («Русская песня»), и классические рифмованные стихотворения («Как увидишь Будду, пронзи её…», «Мне осени этой не жалко…»). Тематика произведений тоже неоднородна: размышления о загадке смерти соседствуют с милыми рассказами про новогоднюю уборку и оливье, а лирические высказывания — с короткими сюжетными стихотворениями. Быт соседствует с патетикой, они дополняют друг друга: автор намекает читателю, что для того, чтобы обнаружить истину, достаточно немного осмотреться. Да, одна из сильных сторон Гундарина как поэта — это умение соединять высокий и низкий стили, обнаруживать поэзию в повседневности и находить в бытовых сюжетах материал для философских размышлений.

У Гундарина есть несколько сквозных образов, переходящих из одного стихотворения в другое: ангел, кровь, тоска, свет — религиозные символы, таящиеся в на первый взгляд простых строках. Ангел как символ небесного вмешательства или утешения часто противопоставляется земным переживаниям, связанным с пролитой кровью и тоской. Свет же служит метафорой надежды, порождённой творческим поиском и освещающей тёмные углы человеческой души. Иногда, правда, свет уходит, но огонь остаётся: «Свет отрывается от огня, / Машет своим золотым плащом. / Не замечая в упор меня, / Всё повторяет «прощён, прощён!». / Это сворачивает такси / С улицы заспанной в старый двор. / Ты не посматривай на часы, / Здешнее время — вздор. / Если касанье твоей руки / Снова согреет мою ладонь, / Свету сбежавшему вопреки / Будет гореть огонь!»

Подробнее следует рассмотреть образ ангела в поэтике Гундарина. Его можно вывести в качестве центрального, так как ангел периодически появляется на протяжении всей книги — порой в виде образа («чёрный ангел потопа»), а иногда в качестве персонажа («артериальную намажь / погуще на края заката /, сказал мой ангел, в карандаш / преобразив сустав крылатый»). Собственно, даже первая часть «Непоправимого дня» названа в честь ангела — «Ангел-истребитель», отсылая читателя к одному из немногих составляющих сборник верлибров. Невольно вспоминается одноимённый фильм Луиса Буньюэля (1962), в котором рассказывается о нескольких аристократах, запертых в гостиной и на протяжении всей ленты пытающихся из неё выбраться — однако внезапно возникшее невидимое поле их не выпускает. В принципе в похожей ситуации находятся и стихи Гундарина, вернее его рифмы — порой им слишком тесно в поставленных автором рамках. Гундарин уделяет принципиальное внимание смыслу, отчего словам становится тесно, что порой влияет на благозвучие. Иногда кажется, что автор намеренно обрубает строчки, делает их короче — что придаёт им особое звучание: «Один из арбузов окажется сразу всем — / футбольным мячом, поплавком и воздушным шаром. / Другой — великаньим глазом в лихой красе, / По самый хрусталик он залит немым кошмаром. / А третий покатится прочь, голова моя / пристроится рядышком, будто с луной копейка. / Ты любишь смотреть в окно, загибать края, / московскою полночью нас различить сумей-ка». Это стихотворение привлекает своей игрой с образами — Гундарин может найти поэзию даже в арбузе и написать о нем так, что получится не просто интересное стихотворение, а, пожалуй, одно из лучших у автора. Плавность ритма, его спокойствие сочетается с залитым в хрусталике глаза кошмаром — тревожным образом, пугающим своей неожиданностью и создающим контраст со спокойной, приятной рифмой. В этом контрасте и кроется сила стихотворения: автор умело балансирует между светом и тенью, между повседневным и тревожным. Игра с ритмом, неожиданное смещение акцентов и переход от спокойствия к скрытой напряжённости придают тексту многослойность.

Стоит отметить, что стихи, составляющие сборник, самобытны и не образуют какого-то общего цикла, многие из них вступают в забавную перекличку: после «Ноябрьской песни» следует «Декабрьская песня», «День рожденья» плавно перетекает в «На бульваре» (общая для обоих стихотворений ситуация — похмелье), а творческий и религиозный поиск обнаруживает себя и в стихотворении про ангела, и в предшествующем ему «Укравшем слово»: «Наконец-то я выманил, уломал / это слово из племени диких слов. / Не уверовал вовсе — уворовал, / и опять воровать готов / (А вокруг знакомый насквозь пейзаж —/ нескончаемый трепет сырых равнин. / Нашу тёмную ночь хоть на пряник мажь, / всё равно получится гуталин) / Вот стою, добычу свою зажав, / как жар-птицу прячу в пустой мешок... / Безнадёга трогает за рукав, / зряшной жизни выходит срок».

В одном из своих, пожалуй, лучших стихотворений Гундарин создаёт атмосферу безысходности и мрака, вызывающую чувство уныния и отчаяния благодаря пейзажу («тёмная ночь», «нескончаемый трепет сырых равнин») и достаточно ровному ритму, который, однако, временами кажется несколько сбивчивым, что вполне может быть осознанным приёмом для передачи внутренней напряжённости и разлада героя.

Стихи Михаила Гундарина то таинственно серьёзные, то озорные и забавные. В них вино смешивается с одиночеством, а предновогодняя уборка — с размышлениями о смысле жизни. Комиссар может увидеть во сне Будду, а персонаж по фамилии Полуэктов — горящие города. Ангел-истребитель явится в больнице — так же внезапно, как и бессмертие, привидевшееся однажды переставшему быть поэту, сидящему на кухне и пьющему чёрный чай. Яркие, запоминающиеся образы — главная сила Михаила Гундарина, поэта, обладающего замечательным воображением, чьи стихи лишний раз напоминают: в обычных житейских моментах скрывается гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.