Впервые опубликовано в Международном журнале поэзии «Интерпоэзия».

Елена Сафронова

Хранитель неявности

Во вступительном слове к новой книге стихов Елены Севрюгиной поэт и переводчик Владимир Гандельсман пишет: «Восхитительно, как автору удаётся сохранить гармоническое равновесие, абсолютную ясность мысли и доверительную человечность и силу высказывания при том, что поэтическое слово находится в непрестанном порыве выйти за пределы постижимого… Уже в самом названии присутствует нечто непостижимое — „Раздетый свет“. Ни раздетого, ни разодетого света не бывает. Свет — это свет. Но попытка проникнуть за само явление, которое и так чудо из чудес, налицо».

Сборнику предпослано еще несколько вступительных слов, а также предисловие писателя и литературоведа Веры Зубаревой. Все отзывы сходятся в том, что поэтика Севрюгиной уникальна. Похоже, она стимулирует авторов создавать для характеристики этого литературного феномена цветистые, тоже поэтичные формулировки (довольно распространены случаи, когда для передачи чужой поэтики критик изобретает свою собственную). Так происходит и в данном сборнике. Для Геннадия Калашникова творчество Севрюгиной — «это стихи глубокого многомерного звучания, устремлённые к сердцевине вещей, к „раздетому свету“, предельной откровенности, они сродни волхвованию, визионерской медитации, ворожбе». А Вера Зубарева задаёт себе вопрос и сама же на него отвечает: «Что движет этим многообразием грёз, внутренних раздумий, сомнений и восхождений? Энергетика автора. Она ощущается мгновенно, с первых строк, она и есть та сила, что преобразовывает и сплавляет внешнее с внутренним…»

Все вступительные слова вроде бы прекрасны и сказаны по делу. Предисловие Зубаревой — самое продолжительное и подробное из них. Но в совокупности у «Раздетого света» получается четыре предуведомления, «подготавливающих» читателя к тому, что он увидит, открыв книгу Севрюгиной…

…и потому хочется начать с небольшого замечания. При всём уважении к мнениям коллег и концепции составителей сборника, обилие отзывов о книге прежде стихов мне кажется излишним и вообще, и особенно в данном случае. Скорее всего, это своеобразный «пиар-ход»: восторженные впечатления авторитетов указывают и на неординарность поэта, и на достойное положение Елены Севрюгиной в современной российской литературной иерархии. Но этот же чистосердечный «белый пиар» производит двойственное впечатление. Читателю как будто «растолковывают» то, что он сейчас прочтёт своими глазами, и такой стереоэффект напоминает закадровый смех в зарубежных кинокомедиях. А вдруг «собеседник» поэта воспримет его тексты по-своему? Энергетика поэта Елены Севрюгиной воистину такова, что не оставит никого равнодушным. На будущее посоветовала бы автору помещать реплики и отзывы в конец сборника.

Например, что бросилось мне в глаза с первых же строк, открывающих сборник:

нас извлекут из пустоты,
не сразу всех — поочерёдно,
и вспыхнут грустные цветы
на коже памяти подводной,
и вспомнит вечная вода,
вращая времени спирали,
о том, чем были мы тогда,
когда ещё не умирали

Безусловно, в этом небольшом отрывке есть парадоксальность поэтического языка Елены Севрюгиной, которую разными словами отразили все «комментаторы»; есть и великолепные оксюмороны. Скажем, пустота, заполненная водой, — уже не пустота; вспыхнуть под водой невозможно; цветы грустны не сами по себе — они транслируют чувство грусти тем, кто способен на эмоции… По отдельности каждая из поэтических формулировок выражает нечто невероятное. Все же вместе они складываются в точное и выразительное высказывание о том, как поэзия делает душу бессмертной и в бессмертии своём неизменчивой. Возможно, наверное, и иное прочтение этих строк — не зря мои коллеги упоминали «многомерность» звучания стихов Севрюгиной. Многомерность вполне может относиться и к смыслам. Но я всё же думаю, что орнаментальный образный язык Елены Севрюгиной рождает у читателя не «всевозможные» чувства, а ровно то, которое задаёт автор. В этом его главная ценность — и неожиданность.

Ведь Севрюгину нельзя отнести к поэтам прямого высказывания. Она не говорит в стихах буквально и предметно, работает с ассоциациями и с суггестией — но мысленный и нравственный посыл поэта в каждом стихотворении считывается чётко или с минимальными разночтениями. В этом умении сказать неоднозначно, метафорично, зримо и пророчески Севрюгина — из современных поэтов — родственна, как мне кажется, тёзке Елене Шварц. Возьмём для примера стихотворение Шварц «Плавание», составленное из излюбленных образов и сюжетов Севрюгиной:

Я, Игнаций, Джозеф, Крыся и Маня
В тёплой рассохшейся лодке в слепительном плыли тумане,
Если Висла — залив, то по ней мы, наверно, и плыли,
Были наги — не наги в клубах розовой пыли,
Видны друг другу едва, как мухи в гранёном стакане,
Как виноградные косточки под виноградною кожей, —
Тело внутрь ушло, а души, как озими всхожи,
Были снаружи и спальным прозрачным мешком укрыли.
Куда же так медленно мы — как будто не плыли — а плыли?..

О наиболее часто встречающихся у Севрюгиной метафорах будет отдельный разговор. А пока, раз я уже затронула тему поэтических прообразов автора, надо сказать, что она прямо окликает тех стихотворцев минувших эпох, которые имеют для неё художественное значение:

говори говори да показывай
шебутной поэтический птах
что живёт с мандельштамом за пазухой
пастернака несёт на устах
пишет быль об отчаянном мальчике
нереален разнуздан бедов
и летит в гумилёвском трамвайчике
вдоль глухих патриарших прудов

Это стихотворение соседствует на развороте страниц с другим, с которым они выстраиваются в своеобразный диптих:

забыв себя навек
уйду на век назад
о будущем спрошу
волхвов (felicita им)
у Пастернака свет
внезапный как гроза
у Мандельштама шум
по-птичьи нечитаем

В финале этого стихотворения упоминаются еще три классика:

…а хочется строки
есенинской строки
цветаевской тоски
ахматовского плача

Не то чтобы Севрюгина писала «под» кого-то из упомянутых ею великих или случайно попадала в их интонации. Но пантеон светил русской поэзии предстаёт в её стихах символом преемственности в возвышенном смысле слова.

К слову, парное расположение перекликающихся стихов на одном развороте отнюдь не случайно. Книге «Раздетый свет» в целом свойственно то, что я бы назвала сквозной логикой. Едва ли не каждое её стихотворение получает продолжение и развитие либо в следующем тексте, либо через несколько страниц. Показательно трёхчастное стихотворение без заглавия «это то, чем была я» — «это то, чем я стала». В первом стихотворении лирическая героиня наслаждается олеографичной картинкой роскошного бытия «на вилле у синего моря»; во втором она становится «травой и осколками эха», которые ожидают возрождения: «он однажды пробьётся наружу / звучащей вселенной / и меня обнаружат…»; а в третьем убеждается: «а значит что всё не напрасно». Скороспелое, хотя и логичное толкование в русле конечности физического бытия и вечной жизни духа внезапно «переворачивается» в стихотворении «где-то там на совсем другой стороне реки». Поэт рисует причудливый и чужеродный пейзаж, нагнетая босхианские страсти, до тех пор, пока не останавливает свой медитативный голос на выдохе:

где-то там на совсем другой стороне меня
всё случится как я хотела.

Таким образом, «перевоплощение» может представать и личностным преобразованием, даже перерождением. Что, кстати, отчасти восходит к вышепроцитированному стихотворению Елены Шварц, где сущности обнаруживают себя в ином качестве в новом мире, воспринимающемся как поток.

Подобных примеров «прорастания» текстов друг в друга в сборнике Севрюгиной множество. Стратегия проявляет себя и в компоновке книги. В «Раздетом свете» две стихотворные части: «Тёмные воды» и «Чёрные реки». То, что заглавие всей книги взывает к ослепительному сиянию, а названия внутренних «глав» — к темноте и влажности, уже не удивляет: это «фирменный знак» поэта, изъясняющегося оксюморонами. Заданная на уровне заглавий тема взаимодействия света и воды поднимается почти в каждом стихотворении сборника. Хотя они, по сути, антагонисты. Но Севрюгина не боится объединять две стихии в третьей — безграничной фантазии поэта и не менее безбрежных возможностях его языка.

Что же касается самих поэтических комплексов, «Тёмные воды» и «Чёрные реки» и семантически, и тематически, и идейно «перетекают» (какой иной глагол тут уместен?) одна в другую с нарастанием драматичности к заключительным текстам.

и когда в немоте
запульсируют чёрные реки
будет дудочка петь
продлевая тебя и меня

Это двустишие завершает последнее стихотворение в сборнике, закольцовывая его с начальным — о продолжении жизни души в слове, в искусстве, в Логосе (хотя столь выспренне поэт не выражается).

Части сборника взаимно отражаются не только заглавиями, но и ключевыми образами. Образы эти перечислены в стихотворении с эпиграфом из Бориса Фабриканта (явно ещё одна поэтическая «родственная душа» автора):

на тёплом дне останутся следы,
иди вперёд, но избегай воды,
хоть никому не избежать воды,
ни одному не избежать воды,
ни света,
ни испуга,
ни беды…

«Воды» всё же количественно больше. Вода со всеми её производными имеет для автора первостепенное значение. По крайней мере, в этом сборнике. Всепроникающий образ воды придаёт книге Севрюгиной особенность, которую я отметила, не дойдя ещё до её конца. Поэтический слог автора опирается на часто употребляемые слова, причём увеличение их частоты даёт удивительную плотность лексики и метафоры.

Словами-«лейтмотивами» сборника «Раздетый свет» становятся: вода и сопричастные ей существительные — глубина, волна, река, дно, море, отражение, колодец, пруд, фонтан, мост, чайка, течение, берег, переправа; глаголы плыть и выплывать, струиться, уходить, приходить, литься, отсыревать, плескать(ся) и архаично-сказочный моревать; прилагательные мокрый, влажный, текучий, синий, свинцовый, чёрный (последнее — обычно в контексте бездонности). Чрезвычайно важно для поэта и слово «неявный». Оно звучит в виде всех частей речи: то как прилагательное, то есть определение:

а ты в нём проступаешь до конца —
загадкой, мифом, отблеском свинца,
медовым саженцем, волшебной чечевицей,
и не дай бог лишиться очевидца —
хранителя неявного лица

А то как существительное, но тоже определение:

смотри как наши стаи
горят на высоте
мы светом прорастаем
у века на хребте
и в этой инфернальной
стране где тлень и сон
лишь мы одни реальны
неявностью времен

У некоторых поэтов словесная вязь представляет собой кружево. У Елены Севрюгиной её концентрация настолько высока, что вязь кажется непроницаемой: то ли это кольчужное плетение, то ли вообще монолит. Метафоры неразрывно связаны со словами, которые сами превращаются в них. В столь густой непроницаемой речи всё то, что могло бы зваться «терминами» или «определениями», теряет бытовое, функциональное значение и приобретает черты больше чем образа — символа, девиза, даже заклинания.

И, наконец, из сочетаний этих практически сакральных слов в разных связках у Севрюгиной рождаются стихотворения, являющиеся цельными образами:

металлические лапы деревянных динозавров
мистическая многоножка
пропитанная запахом зноя и пота
глубокая безмятежность
капсула твоего сознания
за пределами которой остаётся всё
что не могло сделать тебя счастливым…

Всё это, в лобовом прочтении — «портрет» моста через реку. Но у нашего автора мост никогда не означает просто гидротехническое сооружение, так же как река никогда не означает обычную водную артерию, фитнес-клуб не подразумевает тренажёрный зал, торговый центр — огромный разнопрофильный магазин, а город — крупное поселение. Для Севрюгиной все эти обыденные предметы и явления имеют особое значение. Не меньшее, чем жизнь. И большее — до бесконечности.