Лирика Романа Смирнова, на первый взгляд, вырастает из обыденности: «Пятёрочки», электрички, заводские трубы, старые дачи, жилые кварталы подмосковных городов — приметы, знакомые многим. По тональности — это разговор человека средних лет с самим собой — не очень весёлый, зато честный, как и положено подобным беседам. Дневник обывателя — недаром под каждым стихотворением проставлена дата, — не участвующего в «больших» событиях, а наблюдающего со стороны. В общем, кажется, что всё просто. Но эти стихи только притворяются простыми — они созданы с большим, подчас даже изощрённым, мастерством, которое демонстрируется не нарочито, а как бы впроброс — одним эпитетом, рифмой, цитатой. По-настоящему поэт разворачивается и показывает нам, на что способен, в программном «Маяке в пустыне», и как будто подсвечивает новым, метафизическим, светом всё, что мы до этого прочитали. И становится ясно, что перед нами не мелькнувший в одном из стихотворений учитель рисования, а настоящий художник.

Григорий Медведев

У Романа Смирнова свой сильный голос, плотность мысли, запоминающиеся образы и сравнения. Его нутряные, плотно насыщенные рефлексией стихи, поражают непредсказуемостью. В них, как хорошем фильме, никогда не знаешь, чем дело кончится. То он очень близок себе, то вдруг смотрит на себя отстранённо, как на чужого человека. И ещё удивительным образом стихи в книге «Фрагмент облака» так стилистически и тематически различны, будто автор живёт одновременно в разных реальностях и сразу несколько жизней, и этим они завораживают.

Катя Капович

Поэзия возникает при попытке выразить словами то, что выразить ими невозможно. В этом заключается противоречие поэтического творчества, источник его внутреннего напряжения. Читатель книги Романа Смирнова может прийти в недоумение, теряя связь между образами и «не вписываясь» в повороты мысли отдельных стихотворений, но проникнется ощущением таинственной подспудности запечатлённой поэтом реальности. А если читатель искушён в литературе — он узнает на страницах «Фрагмента облака» проекции чеховских героев в современную ситуацию («пока он вяжет уши ситцем…»); уловит перекличку с Тютчевым («не слушай и не говори…»); угадает мандельштамовское «появление ткани» («в какой-нибудь тьмутаракани…») и расслышит топот обэриутского всадника («кто шагает дружно в ад…»). Но дело даже не в изнанке реальности и чреватых дополнительным смыслом аллюзиях, а в оригинальности авторского голоса и взгляда. И в «праве заблуждаться», которое имеет только талант.

Евгений Сливкин