Впервые опубликовано на портале «ГодЛитературы».

Борис Кутенков

Бесплотный пилот

Елена Севрюгина, Раздетый свет. — М.: Синяя гора, 2023. — 68 с.

Проблематизация поэтической речи становится ключевым сюжетом и в поэзии Елены Севрюгиной: «ты река / текущая строка / ты строка / текучая река / прорастает в корне языка / звук не осязаемый пока / и горит надмирный горловой / голос твой». В такой переполненности книги различными упоминаниями стихотворной музыки — как утешения, контраста «земному», главного направления стилистических поисков — может почудиться и некоторая избыточность, и — любование собой-поэтом. Концентрация на одной теме способна поначалу слегка утомить, но и — парадоксальным образом — помочь увидеть книгу целостной, и — найти точки соприкосновения в поэтической рефлексии. Однако в одном из лучших стихотворений книги «засыпают низы а потом забывают верхи…» речь выходит на уровень истинной растворяющей стихийности (об этом свойстве стихов Севрюгиной точно и восхищённо пишет в одном из предисловий к «Раздетому свету» Владимир Гандельсман) и — иной проблематизации. Здесь уже не до постановки себя в поэтический ряд с теми или иными и не до эскапистской функции; разговор о сложной — и лишь отчасти зависящей от собственного усилия — переплавке стихотворным мелосом. Пожалуй, именно здесь затёртое понятие «лирический герой» обретает оправданность — как зазор между первореальностью и многомерной поэтической сущностью. Хотя тут-то героя как такового нет, а есть его тугоплавкое растворение в слове:

засыпают низы а потом забывают верхи
из глухого огня вырастает треножник ольхи
распадается круг возникает забвенная зона
тень ложится на грудь горизонта
воспалённо дыша заболевшей удушьем весной
вырастаем из тел кочевых из обугленных снов
из ветрами потресканной кожи
на себя непохожи

В другом стихотворении Елена Севрюгина возвращается к этой теме «на себя непохожести» — с одной стороны, воспроизводя тему культуры как диалога и фактически реминисцируя ахматовское «подслушать у музыки что-то / и выдать шутя за своё», а с другой — проговаривая нечто сущностно более важное, вновь отсылая к посреднической функции речи, её самопознающему зазору:

словно под сердцем проснулась трава
словно хрустальную чашу разбили
это поэзия это слова
так ли уж важно твои ли мои ли

знать не положено я или ты
миг или вечность провал или слава
чтобы забрать у чужой темноты
то что внутри неё светится слабо

Подобное ощущение контраста между ужасом перевоплощения и интригой самоузнавания дарят многие стихи книги: так, в «заснёшь неизвестным героем пробудишься данте…» этот пафос выражен уже в первой строке. В дальнейшем ходе стихотворения, где говорится «и станешь ничем что тебя до сих пор окружало…», есть намеренная нигилизация, оборачивающаяся своей противоположностью и характерная для лирики Севрюгиной: слово с отрицательной коннотацией приобретает функцию значимого объекта. И в этом чувствуется приём умаления себя на фоне высшей сущности — «бесплотного пилота», «волн подпольного моря»; метафорика растворения в «Раздетом свете» разнообразна и самодостаточно красива.
Темы «малости» и «милости» речи, даримого поэзией «вселенского диалога», сращения «лица» и «лица» Севрюгина варьирует вновь и вновь: «век человеческий малость ли милость / душного тела сейсмический смог / снова лицо на лицо наслоилось / стало родным примелькалось приснилось / чтобы вселенский продлить диалог». «Наслоение лица на лицо» способно отослать нас к вечному вопросу о литературной маске, о — вновь — лирическом герое и — вновь — зазоре между «первой» реальностью и бытием. Книга Елены Севрюгиной, таким образом, филологична, но не в смысле цитатности (отсылки растворены в крови стиха, эксплицитных аллюзий немного) и даже не в расхожем ахматовском смысле («Мы — филологи») как любви к слову и попытки докопаться до его корней, а в самой рефлексии над поэтическим процессом, где — нескрываема функция критика, культуртрегера, кандидата филологических наук. Рефлексия обращена на саму себя и претворена в трансформированное слово.

Впрочем, не стоит воспринимать эту книгу как автокоммуникативный «учебник» поэзии. Есть в ней и прозаизированные верлибры, в которых видится вызов самой себе — как жест прямоговорения, сбрасывания с себя (в той или иной степени, иногда — полностью, как в обытовлённом «Ohana») метафорической кожи. В наиболее удачном из них — «на втором этаже…» — вновь появляется тема совмещения реальностей, но уже в другом ключе: как разговор о мире, «лежащем в сфере неочевидного».

если настроить зрение
к миру лежащему в сфере неочевидного
можно увидеть лестницу
ведущую прямо к асгарду
к исполинскому ясеню
к дереву игдрассиль чьи могучие корни
соединяют небо землю и преисподнюю

Ради этого преобразующего опыта познания иной реальности и стоит читать книгу Елены Севрюгиной. Стоит это сделать как собрату по творчеству, так и просто наблюдателю в жизни разного рода «неочевидностей».