Впервые опубликовано в литературном журнале «Наш современник».

Павел Сидельников

Золотящаяся нить «Раздетого света»

Елена Севрюгина, Раздетый свет. — М.: Синяя гора, 2023. — 68 с.

Издательство «Синяя гора», основанное поэтами Андреем Фамицким и Клементиной Ширшовой (известным многим по литературному порталу Textura), представило ряд поэтических книг в серии «Вино», среди которых особого внимания заслуживает работа Елены Севрюгиной под названием «Раздетый свет».

Книга состоит из двух разделов — «Тёмные воды» и «Чёрные реки», что красноречиво говорит о мрачном поэтическом мире автора.

Прежде чем проводить какие-либо параллели, стоит обратить внимание на центральный образ всей книги, который открывается нам в первом же стихотворении:


нас извлекут из пустоты,
не сразу всех — поочерёдно,
и вспыхнут грустные цветы
на коже памяти подводной,
и вспомнит вечная вода,
вращая времени спирали,
о том, чем были мы тогда,
когда ещё не умирали


Вода как единственный достоверный источник представляет собой связующий элемент поколений. Она является вневременной точкой опоры. Оттого и стихи Севрюгиной часто проваливаются в бессвязные круги памяти, закручивая достоверность состояния в потоковое, как скоростное течение, колебание.

Если обратиться к науке, то учёные считают, что Мировой океан изучен только на 2-7 %. Человек боится воды, за время своего существования он так и не смог постичь все её полезные и вредные свойства. Вода обещает испуг вне зависимости от прошедшего времени:


и новый век прожить уже легко,
но разве суть зависит от веков?


Далёкие голоса покрываются льдом, они умирают и уходят, оставляя за собой сон и осколки. Распад круга, из которого возникает забвенная зона, где земное остаётся таким же («и земная трава / навсегда остаётся травой...»), а на смену одной воде приходит другая вода. Автор произносит слова на языке воды — издавна знакомом и таком родном, как собственное дыхание в когда-то непрожитой жизни. Она невольно стала золотящейся нитью — этой самой связью между водным и земным пространствами,


...а значит, что всё не напрасно,
не случайно неявная жизнь
зародилась у кромки
заповедного, зыбкого,
тихого, вязкого, злого,
чтобы после —
рассвет
и круги,
и чуть слышимый шорох...


Этим стихам свойственно не смысловое, а чувственное содержание. Уже очевидно, что они не рациональны, но своей собственной стихотворной логики не нарушают. Осторожное качание души, нечто прозрачное и лёгкое, как мгновение, проносится перед глазами и забыть его уже нельзя: открывается глаз анютин.

То, как мир физический превращается в мир лирическо-авторский, особенно продемонстрировано в стихотворении «пляшет солнце, пляшет ветер…», где вслед за картинами футуриста Маринетти в руки прыгают дельфины, а у горя привкус терпко-голубиный. Безупречность красоты:


продолжается движенье
от неявственного смысла
до вселенной звуковой…


Ветер пляшет, но в поэзии Севрюгиной порою и ветер — не ветер, а всего лишь символ, рассказывающий нам о прежних снах, чёрной реке, белой птице и таком же огне. Явления природы зачастую только начинают разговор о вечной тревоге в мохнатой груди, когда сам предмет осмысления тихо воет на луну, на снег, на Божий свет,


а по ночам приходит стиховолк
и открывает внутреннее зренье


Прикрывать себя стихотворным волчком не что иное, как страх быть собой и стремление поменять свою судьбу. Автор говорит о личном не только в оценочной категории, но как о конкретно произошедшем и прочувствованном. Наверное, это наказание. Только за что? Мне кажется, что за существование в земных пределах, когда бессознательная память — сложение знакомых звуков в буквы, а букв — в слова, затем слов — во фразы и, наконец, фраз — в жизнь обретает иную речевую структуру. Где у Пастернака — свет, там у Мандельштама — шум. Вспоминаются гумилёвский трамвайчик и речь Цветаевой от Москвы до Елабуги. А что есть такое особенное у Севрюгиной, чего нет ни у первого, ни у второго, ни у третьего, ни у четвёртой?..


и бесконечно длится тишина,
и бесконечно длится тишина,
и бесконечно длится тишина,
чтоб не мешать моменту узнаванья


Создаётся ощущение, что многолетняя приверженность поэтической традиции настолько органична автору, что если разъединить его с ней, то поэт останется одинок, как лёгкая тростинка на ветру. Она больше чувствует, чем мыслит, — это генеральная линия Севрюгиной, какой она мне видится на сегодняшний день. Как признаётся автор, её речь — это и полынь, и медуница, и красная большая бузина; что-то одно в сравнении с другими выделить трудно:


это поэзия, это слова,
так ли уж важно, твои ли, мои ли


Севрюгина старается забраться повыше — забрать у чужой темноты то, что внутри неё светится слабо, — всё то, что другими поэтами было сказано, на взгляд автора, недостаточно. Дать собственное имя уже в N-ый раз упомянутой реке, которая прорастает в корне языка. Несмотря на то, что времена становятся железней, автор совестно, честно и усердно решает поставленную перед собой поэтическую задачу.

Знакомые бемоли и диезы, мажоры и миноры теряются в немоте беззубых моллюсков. Слияние с водной стихией, о чём говорилось ранее, обретает этот самый неповторимый голос, ведь у всего на свете — голос. У всего на свете — имя:


время нас торопится прочесть.
люди люди где вы нынче есть


Однако первый цикл «Раздетого света» не видится мне эстетически целостным. Поэзия Елены Севрюгиной шире, чем текущая ситуация. Это не означает, что об этой ситуации не нужно говорить. Вопрос в следующем: как выбрать тон разговора, чтобы он был объективным (насколько это возможно) и оправданным? Загорелся малый свет. Нахождение внутри лирической беды, на мой взгляд, ценнее для поэзии, чем пребывание в беде социальной. Конечно, с каждым днём Припять в нас всё явственней и пристальней. Но речь о литературе.


есть только ты,
ставший мыслью и словом,
светом и морем,
человеком и птицей,
собою и всеми


Так заканчивается первое стихотворение второго цикла. «Чёрные реки» по сравнению с предыдущим циклом раскрепощённее. Здесь дыхание автора не зажато и лёгкие наполняются воздухом. Глубокая безмятежность не скрывается за какими-либо символами, повествование ведётся «глаза в глаза», поэтому времени достаточно, чтобы просто смотреть. Стоит заметить, что категория времени в поэтике Елены Севрюгиной статична. Мир всегда остаётся прежним. Несмотря на стилистическое изменение нового цикла, если настроить зрение, то автора довольно легко узнать: этот самый неповторимый голос различим приметами, манерами и характером в целом. Откроешь глаза и почувствуешь скоро-скоро: тишина прервётся, и голос тебе вернёт.

Думаю, что в своём обзоре имею право выделить лучшее, на мой взгляд, стихотворение из представленной книги. Конечно, о нём можно достаточно долго говорить, но зачем, если оно само по себе исключительно, при этом пересказать его невозможно, как и любое настоящее стихотворение. Мне хочется им просто наслаждаться, а подробным анализом пусть занимаются литературоведы. Вот оно — чудо:


выбегаю в жизнь, почти Одетта,
вот уже сквозь веки поплыла
трясогузка солнечного света,
стрекоза сезонного тепла;
холод канул в прошлое, непрошен,
вслух теперь читаю по утрам
палимпсесты солнечных горошин,
меланхольства майского коран…
Так ли важно, веру обнаружив,
в невод неба падая с моста,
где твой бог — внутри или снаружи —
если всё на свете — красота,
шорохи, шумы, мерцанья, брызги...
Видишь, обозначены едва,
наши сны — не сны уже, а смыслы,
счастьем воспалённые слова.
Побежим, внезапные, иные,
в этот непридуманный приют,
где фонтанов струны водяные
скрипками тончайшими поют,
где примета переходит в мета-,
где под влажный вздох эльфийских крыл
время нас теряет незаметно
в миг, когда весь мир о нас забыл.


Стихи тем и особенны, что всё остаётся в них надолго и навечно: и дыхание, и авторский мир, и сад соловьиный. Марина Цветаева (один из главных поэтов для Елены Севрюгиной, как мне кажется) однажды написала, что стихи срываются, как брызги из фонтана. В то же время поэт — это мост, образующий гармонию смерти и рождения. Так и получается, что поэзия — это фонтаны и мосты:


реторта жизни раскололась,
но от тебя остался голос
и всплеск дыханья травяного

Или:

чтобы смыслу заново родиться,
чтобы слово стало горячей

Или третье:

и падает солнце,
и рыбы всплывают со дна,
и время проходит
сквозь толщу земли и огня,
и слово рождает меня


Тема поэта и поэзии настолько широка, что разобраться в ней до конца практически невозможно. Поэзия позволяет автору в первый раз умереть и в сотый раз родиться. Когда просыпается музыка, то причинно-следственная связь не является важным условием для стихотворения: поэт сталкивает желаемое с невозможностью осуществляемого, где лицо на лицо наслаивается:


хрупкое небо спускается в море
и обретает под небом покой.


Поэты похожи на птиц. Арсений Тарковский в стихотворении о Мандельштаме писал: «Говорили, что в обличье / У поэта нечто птичье / И египетское есть…» Если сравнивать Елену Севрюгину с птицей, то мне она видится тетеревом — звонкое и долгое звучание, сменяющееся летним молчанием, внешней темнотой и внутренним светом. Это, наверное, и есть «Раздетый свет»:


будет дудочка петь,
продлевая тебя и меня